cats and ambitions
Вечер. Семь пятнадцать. Вместо слова "вечер" из-под пальцев выскальзывает "вечность".
Семь-пятнадцать. Какое глупое правило- не есть после семи, если ты не ел с двух?
Чай. Сахар. Слишком сладко. Слишком крепко. Слишком одиноко. До абсурда все "слишком".
Позвонить по известному телефону? В далекий-далекий город?
О чем говорить? Трепаться 2 часа, засыпая на полу, меняя ухо, к которому нервно и сильно прижимаешь трубку. Черную горячую телефонную трубку, откуда льется тишина, прерываемая дрожью слов... Иногда, если долго молчишь, можно услышать как где-то в телефонной пустоте шумит дождь. Я всегда говорю "где-то между Жабинкой и Самойловкой дождь лупит по проводам". А ты смеешься. Смеялся раньше, когда это было в первый раз.
Сижу тут, в ядовитых испарениях собственных мыслей. Скоро пауком стану. Или паучихой. Вырасту большой-большой и стану Шелоб. Буду гоняться за мерзкими орками и кушать их вонючие ноги. И руки.
Нет, руки не буду - мало ли где они ими ковыряли?
Пер-рр-рестрелять всех, кто не хочет жить! Вот просто взять и перестрелять. На каждого - по автоматной очереди. И чтоб не махали ржавыми лезвиями перед лицом. И чтоб не говорили, что мечтают умереть под красной машиной. Гадость.
На диване стоит стул, на стуле висит черная безрукавка. Это я на закате от солнца заслонялась. Но золотые пряди солнца все равно целовали монитор. (боже мой, где я таких бредовых сравнений начиталась-то?) Мне было неудобно читать и я заcлоняла его руками. И стулом.
В уголке между столиком и диваном стоит забытая мной гитара. Расстроенная. Давненько я ее не терзала. Уже три раза ногти отрастила и обстригла. Ничего у меня не вышло с гитарой. А после того, как я с микрофоном баловалась, и вовсе желание петь умерло в страшных мучениях.
А я читаю на ночь сказки. Чешские и немецкие. Про сиротку-Марысю. Про мельницу, где жил чернокнижник и 12 учеников, которых он во время занятий превращал в воронов. Так-то. С этой мельницы нельзя сбежать.
Раз в год колдун убивал самого лучшего ученика. А почему - еще не дочитала. Может, он страдал извращениями в тяжелой форме. Я не знаю.
Семь-пятнадцать. Какое глупое правило- не есть после семи, если ты не ел с двух?
Чай. Сахар. Слишком сладко. Слишком крепко. Слишком одиноко. До абсурда все "слишком".
Позвонить по известному телефону? В далекий-далекий город?
О чем говорить? Трепаться 2 часа, засыпая на полу, меняя ухо, к которому нервно и сильно прижимаешь трубку. Черную горячую телефонную трубку, откуда льется тишина, прерываемая дрожью слов... Иногда, если долго молчишь, можно услышать как где-то в телефонной пустоте шумит дождь. Я всегда говорю "где-то между Жабинкой и Самойловкой дождь лупит по проводам". А ты смеешься. Смеялся раньше, когда это было в первый раз.
Сижу тут, в ядовитых испарениях собственных мыслей. Скоро пауком стану. Или паучихой. Вырасту большой-большой и стану Шелоб. Буду гоняться за мерзкими орками и кушать их вонючие ноги. И руки.
Нет, руки не буду - мало ли где они ими ковыряли?
Пер-рр-рестрелять всех, кто не хочет жить! Вот просто взять и перестрелять. На каждого - по автоматной очереди. И чтоб не махали ржавыми лезвиями перед лицом. И чтоб не говорили, что мечтают умереть под красной машиной. Гадость.
На диване стоит стул, на стуле висит черная безрукавка. Это я на закате от солнца заслонялась. Но золотые пряди солнца все равно целовали монитор. (боже мой, где я таких бредовых сравнений начиталась-то?) Мне было неудобно читать и я заcлоняла его руками. И стулом.
В уголке между столиком и диваном стоит забытая мной гитара. Расстроенная. Давненько я ее не терзала. Уже три раза ногти отрастила и обстригла. Ничего у меня не вышло с гитарой. А после того, как я с микрофоном баловалась, и вовсе желание петь умерло в страшных мучениях.
А я читаю на ночь сказки. Чешские и немецкие. Про сиротку-Марысю. Про мельницу, где жил чернокнижник и 12 учеников, которых он во время занятий превращал в воронов. Так-то. С этой мельницы нельзя сбежать.
Раз в год колдун убивал самого лучшего ученика. А почему - еще не дочитала. Может, он страдал извращениями в тяжелой форме. Я не знаю.